«Когда мы в Россию вернемся… о, Гамлет восточный, когда?» — первая строка стихотворения Георгия Адамовича вобрала в себя боль главного вопроса, которым задавались представители разных слоев «белой эмиграции».

Не ушли от него и кинематографисты. «Не могу вернуться в Россию: России больше нет… Та, которую я знал и любил, не упивалась кровью, безжалостно и бесконечно», — говорил Иван Мозжухин, любимец и столп парижской кинодиаспоры. А уравновешенный, владеющий языками и, казалось бы, более других приспособленный для жизни в Европе Яков Протазанов вдруг решился на возвращение — недостаточно востребованный в эмиграции, он заставил себя интегрироваться в систему советского кинопроизводства. Иные же метались между странами и континентами, все реже задавая себе тот самый, главный вопрос…

Поначалу они считались миссионерами — их задача была сохранить русскую культуру в изгнании с тем, чтобы вернуть ее на Родину, когда (очень скоро) узурпаторов власти изгонят прочь. Затем оказалось, что к другим берегами их прибило надолго, — и надо выживать в новых условиях. Кинематографисты сдали позиции первыми — соотечественники из смежных цехов не уважали их за это, но все чаще обращались за помощью, ради хлеба насущного. А стиль русского кино, экспортированного на Запад, стал понемногу модифицироваться под влиянием нового контекста и в угоду зрителям. Создавалась культурная амальгама, рождались фильмы-кентавры…